FolkArt2BasilArt

Колдовское дерево
(Творческие страсти)

                                                                    I
     В полумраке окидываю взглядом двухметровую доску толщиной в шесть сантиметров.
Сучков нет, трещин немного, текстура ярко выраженная. Пожалуй, подойдет.
Из-за шкафа с усилием тяну ее на себя и медленно выползаю на комнатный простор.
Теперь ее надо протащить несколько метров до мастерской. Впрочем, "мастерская" -
громко сказано. Это маленький закуток с одним окном в трехкомнатной квартире,
где я раньше спала, принимала гостей, строгала, рисовала, вырезала. Теперь - это только
мастерская, хотя мебель в ней сохранилась в прежнем комплекте: потрепанный диван
с бесстыдно обнаженным пружинным скилетом, изящная резная этажерка с безделушками,
доставлявшими массу хлопот при уборке комнаты, антикварное немецкое зеркало,
несмотря на годы с удивительно чистым изображением и книжний шкаф, до краев
забитый альбомами по искусству, словарями разной величины и достоинства и
читанными-перечитанными Чеховым, Достоевским, Гоголем, Булгаковым.
На стенах - картины, свои и чужие, деревянные маски, даже оскаленная морда березовой
лошади с развивающейся гривой из тополиных корней. О том, что это все же мастерская,
напоминает большой дубовый пень, который в зваисимости от ситуации служит столом
или верстаком, развешанные между картинами киянки и топорики разной формы, рукоять
электродрели, выглядывающая из-под этажерки, два металлических переносных ящика
с инструментами, да еще - давно не крашенный, щербатый, весь в пятных от лака,
морилки и застывших капель клея пол. Словом, это - место, где я имею право работать.
      Вертикальностоящую полуметровой ширины лиственницу передвигаю по комнате
рывками: сначала один ее угол, потом - другой. Пыхтя и отдуваясь, наконец приволакиваю в мастерскую. Прислоняю к книжному шкафу, убеждаюсь, что она всей своей каменной
тяжестью не грохнется и не разнесет в щепки и осколки внутренность комнаты, а заодно
не прихлопнет меня, и откидываюсь на драный диван. Что же сделать из нее?! Конечно,
не из всей. Можно из трети, можно из половины. В голове уже давно сложился образ
одной из русских легенд. В общих чертах я уже знаю, что из нее получится...
И не заметила, как давно встала с дивана, щупаю доску, верчу ее, как могу, нюхаю коктель
скипидарного запаха смолы и пыли, поднимаюсь на цыпочки, опускаюсь на четвереньки,
разглядывая каждый сантиметр, каждый узор или изъян поверхности.
     Это сладкое общение. Мы как бы знакомимся, прикидываем, что можно ждать
друг от друга. Изделия еще нет, еще не известно каким оно будет, но я уже начинаю
волноваться в смутном предчувствии его, уже люблю его, как будущее дитя, и, как
каждой матери, мне хочется, чтобы оно вместило в себя всю красоту и гармонию мира .
Я проникаюсь симпатией к дереву, ощущаю его теплоту, его продолжающуюся жизнь,
и мне начинает казаться, что оно откликается тем же.

Крышку от канцелярского стола привезли ребята - кооперативщики, у которых я
короткое время работала. Одна ее сторона служит для грубых строгальных и клеевых
работ. Она вся в заусенцах и выбоинах. Вторая гладенькая. На ней можно делать карандашные
эскизы, акварельные рисунки и прочие, даже ювелирные работы, такие, например, как
ввинчивать микроскопический шурупчик в оторвавшуюся дужку очков. Крышка очень
удобна тем, что переносная Ее можно положить на круглый стол в гостиной или на дубовый
пень в мастерской и - делай что хочешь.
Всю жизнь я слушала и читала лекции, брала и давала интервью, гоняла чаи в научных
лабораториях, много бегала по музеям и мало рисовала. Конечно, это далеко не полный
перечень того, чем я занималась. Но, главное, рисовала очень мало. Поэтому рисовать для
меня - значит исправлять. На месте одной линии двадцать -пятьдесят стертых. Подчас сама
не знаю, чего хочу, но вижу, что не так. В результате самый простенький эскиз иногда
бывает готов часа за три - четыре, а иногда - через месяц - два. Склоняясь над рисунком,
постоянно сверяюсь с доской. Чувствую себя генералом перед сражением, намечающим
на карте расположение войск. Только вместо пехоты, танков, артиллерии мне надо в один
текучий плавный узел связать такие несовместимые вещи, как, например, крыши древнего
русского города, донные водоросли со сказочными рыбками и иллюминатор современного
батискафа. Да еще предвидеть, в каких изгибах текстура дерева звонче запоет на самом
изображении, состоится ли то чудо, та красота, которых вечно добивается и никак не
достигнет человек.

III

     Теперь надо отпилить часть доски. Ох, непростая это работа! Во всяком случае,
для меня. Станков нет, электро и бензопил - тоже. Обычная ножовка лиственницу не берет.
Остается ножовка по металлу. Но из-за рамы, в которую она вставлена, можно перепилить
всего сантиметров десять. Ну, с другой стороны еще десять. А в доске пятьдесят. Эти-то
двадцать сантиметров одовеваю с таким дыхом, таким напрягом, что, кажется, бросила
бы все! Какого черта мне надо! Мужики от такой работы запариваются. Тоже мне, выбрала
хобби! А ведь это только начало. Оставшиеся тридцать сантиметров ножовка уже не берет.
И так и сяк вьюсь вокруг доски, положенной плашмя на два пенька. Пот заливает очки,
капает на древесные узоры. Но толку никакого. Наконец, неотрезанную часть украшаю
линией просверленных электродрелью дырочек, а дерево между ними выбиваю стаместкой.
Это долго, хлопотно и громко. Зато эффективно.
    Иногда бывает необходимо выровнять рубанком боковые стороны доски. Нормальным
столярам и плотникам эта операция даже доставляет удовольствие. Вжик, да вжик.
Но не мне. Дело в том, что негде и нечем закрепить доску. Ставлю ее боком на пол и
прижимаю к дубовому пню. Дерг рубанком, дерг. А она с жутким грохотом - брык на пол.
Вторая попытка, третья, десятая. С воловьим терпением сажусь на нее верхом и пытаюсь
ширкать сверху. Нет, неудобно. Уже в ярости прислоняю ее к дивану и не замечаю, что нож
рубанка жует подстилку, а рука скребет по занозистой поверхности, оставляя на доске
клочья кожи и откуда-то взявшиеся клюквенные капли. Но чем больше сопротивление
материала, тем сильнее печет веутри желание увидеть готовую вещь, вещь,
сотворенную тобой, вещь, которая пока еще в воображении, которую, несмотря на готовый
эскиз, еще представляю в общих чертах. Но мне надо ее сделать! Надо пощупать! Надо!
И это желание столь сильно, столь непобедимо, что, кажется, проще, сцепив зубы,
исполнить его, сдвинув лбом гранитную гору. Иначе оно спалит тебя, уничтожит,
взорвет изнутри, сотрет в прах.
     Ну вот, доска почти готова к работе. Осталось лишь отшлифовать ее грубую
поверхность и можно через копирку переводить эскиз. Насаживаю на дрель резиновый
круг с наждачной бумагой и ... Тучи мелкой пыли заполняют небольшое пространство
комнаты. Толстым мучным налетом она садится на диван, картины, безделушки,
слезит глаза.И даже после того, как я пытаюсь изничтожить ее мокрой тряпкой, она
все же долго витает в воздухе, свербит в носу, забивает выбоины пола.

   Кладу доску с переведенным эскизом на широкий дубовый пень. Все предыдущие
работы - прелюдия, цветочки по сравнению с тем, что предстоит.
   Нормальные резчики по дереву берут стаместку в руки и со всей с4лой водят ею
по доске. Я ненормальная. Я женщина. У меня нет силы. Нормальные резчики берут
для работы мягкие, однородные, вязкие материалы, не только удобные для работы, но
и ставшие традиционными для России: липу, тополь, бук, осину. Я ненормальная.
Я работаю по лиственнице. И вырезаю не шахматы, а барельефы в метр и более
величиной. И вот как это получилось.
      Давно - давно по неведению ( случайно в руки попался кусок тяжеленной доски)
я взялась за незамысловатый сюжет: берег с пальмами ,море с парусниками и заходящее
солнце. Резьба шла с таким усилием, таким надрывом, мелкие детали постоянно
скалывались, стаместку было не свезти. Чтоб я еще когда-нибудь!.. Да никогда в жизни!..
И вообще!!! С грехом пополам все же закончила. Стала шлифовать - полировать.
И вдруг - о чудо! Без моего ведома, сам собой берег засверкал песчаными дюнами,
паруса на кораблике стали полосатами, море заиграло-заштормило арабской вязью
на волнах, а по небу поплыли дивные узоры облаков. Это был нежданной подарок.
Благодарное дерево словно отплатило за терпение, за ту энергию, которую забрало
у меня,и вернуло своей красотой. И все же я решила больше не брать лиственницу
в руки. Куда это годится, стаместки зазубриваются, гвозди гнутся. Зато цвет!..
От апельсинно-золотого, до красно - коричневого с великолепными смоляными
разводами, от которых глаз не отведешь, твердыми, как кость, пахучими и
волнистыми, повторяющими все изгибы дерева, манящими в какую-то свою глубину,
уводящую зрителя в сказочную даль. Колдовское дерево. Не гниет, в воде тонет.
Две тысячи лет на ней Венеция стоит. И Питер, благодаря ей, спасается от болот.
Все! Слышать не желаю! И видеть тоже! Ну и что красиво! Ну и пусть! Подумаешь!
Да, виноград зелен! Работать с лиственницей невозможно...Вообще - то очень красиво...
Нет. Нет! И нет!! Синим пламенем!!! А какой узор откроется при резьбе? Ни за что!
И никогда!..А какая тема больше всего подойдет сюда?..
     Вот так. Как дала себе слово не связываться с лиственницей, так и взяла его назад.
С тех пор почти не работаю с другими породами. Не интересно. Видно, судьба моя
наворачивать кишки на препятствия, которые сама воздвигаю перед собой.

                                                   V
       Первую в своей жизни работу по дереву я сделала тупым перочинным ножом.
Попробуйте таким лезвием даже карандаш заточить. Нож просто рвет дерево.
А сколько усилий для этого требуется?!! Ладони вспухают от мозолей.
Во рту пересыхает от волнения, пот рекой течет за воротник.Точить инструмент
я научилась лет через десять, когда из Политехнического института перешла на завод.
Там у нас был хитрый полукриминальный отдел, где все мы назывались инженерами,
а на самом деле были стукачами... (чеканщиками), мокрушниками (вязальщиками
макроме), поножовщиками (резчиками по дереву) и мазилами (живописцами).
Так вот, ребята-поножовщики помирали со смехау, видя, как я работаю зазубренными
стамесками. Они же пробовали показать мне, как их затачивать. Но вскоре отступились,
убедившись, что это примерно то же, что научить слониху бальным танцам. Однако
жизнь все же заставила меня овладеть этой премудростью.
       Лиственницу моей силой не одолеть даже обоюдоострыми инструментами.
Для этого существуют деревянные молотки разной величны и, соответственно, веса,
те самые, которые красуются на стене и которыми я стучу по несколько часов в день.
Громыхаю так, что безделушки прыгают с этажерки, цветы сбрасывают бутоны,
из-за картин на голову сыпятся слежавшиеся куски пыли. Слышимость на все девять
этажей.Но больше всего достается тем, кто живет подо мной.
       Тридцать лет назад сразу после постройке дома поселилась на первом этаже молодая
женщина Валя с дочкой. Работала официанткой в одном из ресторанов города.В советскую
эпоху доступ к продуктам означал очень - очень безбедное существование. В то время,
как я ездила на художественные выставки в Москву и привозила домой огромные сумки
с колбасой, сосисками, индийским чаем и бразильским кофе, у Вали все эти деликотесы
были на столе каждый день. В квартире она сделала дорогостоящий ремонт с дубовыми
дверями, импортным кафелем и блистающим паркетом. Этот был шик мало кому доступный.
Приобрела проигрыватель с орущими колонками, которые выставляла на окно часа в два
ночи, когда в сильном подпитии возвращалась с очередным хахалем из ресторана. Не только
квартиросъемщики девятиэтажного коопе-ративного жилища, но и владельцы частных
домов на противоположной стороне улицы грозили ей выселением. Она в долгу не
оставалась: официанки советских времен не отличались тихим нравом. С ней в ссоре были
все. Соседей трясло от одного упоминания ее имени. И только от нас не было ни
одного упрека ни одной жалобы. Нет тогда я еще не занималась резьбой по дереву
не стучала молотками Но, среди ночи вскакивая от хрипа, визга и барабанной дроби,
я знала, что пьяному что-либо объяснять бесполезно, а протрезвев, она сама понимала,
что такое хорошо, что такое плохо. И похоже, она была мне признательна за это. Ибо,
когда уже начала бить по стамескам я, от нее тоже не было ни одного упрека. Правда,
я никогда не позволяла себе работать ночами, какие бы сильные позывы ни были.
Да и вечерами, после восьми, когда детей кладут спать, когда уж совсем было невмоготу,
старалась заниматься тихими видами творчества. Мало того, несколько раз я Вале
говорила: " Если кто болеет или спит днем - скажите, стучать перестану". Но не было
случая, чтобы она прервала мою работу. Правда, через несколько лет она съехала с
квартиры, обменяв центр на двух - и однокомнатную на окраине. Что послужило
причиной: холод на первом этаже ,или то, что периодически прорывавшаяся
канализация заливала ее блестящий паркет ( не раз аромат проветриваемых ковров
разносился по двору), или мой стук (это все-таки сводящий с ума стук, а не музыка, какая
бы неприятная она ни была ), или просто дочка подросла, и заботливая мать обеспечила
ее квартирой. Кто знает. Вероятно, все вместе. Но мы не расстались врагами.
     В квартире подо мной поселилась интеллигентная грузинская семья тоже с маленьким
ребенком и древней старушкой, даже не выползающей во двор. Она часто лежала
в комнатке, над которой была моя мастерская. Она сразу же начинала скрябать линейкой по батарее, как только я принималась за работу. И хотя ее дочка говорила, чтоб я не обращала на нее внимание, это, конечно, усиливало чувство вины, я изобретала всевозможные способы, чтобы уменьшить производимый шум, вплоть до того, что в азарте,когда отключается
соображение, ставила доску себе на ступени ног, на колени, на живот и с силой лупила
по ней молотком.Поэтому ссадины и огромные синяки не сходили с тела.
       Но и грузины через несколько лет уехали к себе на родину. Говорили, там у них
какой-то бизнес. Квартиру купили снова, но про запас. Так, чтобы недвижимость грела
душу. Всегда кусок хлеба в наше авантюрное время. Теперь в ней месяцами, говорят никто
не живет. И это меня очень устраивает. Хотя, когда начинаю работать, какой -то чуткий
механизм внутри постоянно ждет, что сейчас кто-то позвонит в дверь и отборным
русским слэнгом начнет учить меня жить. Я совершенно не слышу грохот, который
произвожу, но улавливаю малейший шорох за дверью и вздрагиваю от любого звонка.
Правда, соседи по подъезду, по квартире как-то терпят меня, относятся снисходительно:
"Блажит баба". Все же до них доносятся лишь отголоски моей деятельности. А стех пор,
как мои изделия и физиономия замелькали по телевизору, появились в газетах -
и вообще зауважали.
       Живу я в самом центре города, на перепутье всех дорог. Множество друзей,
знакомых просто спотыкаются о мой дом и потому - не грех не зайти. И мне приятно это.
Но когда начинается работа с лиственницей, все уже знают, лучше меня не трогать.
Лиственница ревнива. Она не хочет делиться ни с кем. Она хочет, чтобы ты
принадлежала только ей. Отнимая физическую силу, она берет душу в плен, подчиняет
себе, заставляет забыть о мирской суете и о времени. Все, что пределами мастерской,
кажется мелким и ничтожным: столкновение политиков и государств, глобальные
изменения континентов, возникновение и гибель галактик. А вот появление сучка
в неподходящем месте, гнилого и некрасивого, превращается во вселенскую катастрофу.
И для тебя меркнет свет, кончается дыхание и мир становится враждебным. Но если
все идет нормально, общение с этим колдовским деревом успокаивает все душевные бури,
несет равновесие и тихую радость. А когда работа затягивает, все существо твое начинает
ликовать. Мощный поток энергии переливается в изделие. И на такие мелочи, как
порезанный палец или содранная кожа на локтях, просто не обращаешь внимание.
И мир поворачивается к тебе своей сияющей красой. А если еще звучит бас Шаляпина
и сладкие романсы в исполнении Георгия Виноградова, или мощные аккорды Чайковского,
то вообще жизнь начинает блистать своим великолепием.Вот только времени нет,
чтобы менять пластинки .И по окончании музыки, словно сердясь от невнимания,
они долго еще шипят и плюются. Но оторваться от доски невозможно. Вмиг пролетают
12 -16 часов. И вдруг спохватываешься, как чудовищно ты устала, как мучает волчий
аппетит, как онемели от усилий руки. Встать не можешь с запыленного дивана.
Нет сил собрать стружки, нет сил добраться до кухни, нет сил держать кусок в руке.
Правда, от этой многодневной животной усталости и внутреннего блаженства ночами
спишь, как в детстве, крепко, сладко и без сновидений, хотя все тело ноет, словно накануне
была бита шпицрутенами. По утрам первый толчек мысли - сегодня буду с удовольствием
вкалывать.И радость горячей волной захватывает тебя. Торопясь, приводишь себя в
порядок, глотаешь кипящий кофе ,и грубая с вдрызг разбитой ручкой стаместка начинает
высекать песню, какая живет в твоей груди. И снова много часов подряд строгаешь,
молотишь, пилишь, сверлишь. Это прекрасно и мучитильно тяжело. Но дерево опять
и опять заколдовывает, отвлекает, морочит, берет в рабство. Я снова забываюсь, снова
добровольно приковываю себя к галере. Зато еще на один день становлюсь ближе к
результату. Главное, чтобы никто и ничто не отвлекло от этого.
     Но однажды я замечаю, что не могу стоять вертикально. Из рук все вываливается.
Даже уши на голове тяжело носить. И тогда отключаю телефон и электрический дверной
звонок, и дня три - читаю, сплю и ем. Ем, сплю и читаю. Пытаюсь, правда, смотреть
телевизор,но позорно засыпаю перед ним .На лиственницу даже и не смотрю.
И нос не кажу на улицу.Просто ем, читаю и сплю.

      Боже! Наконец - то. Наконец -то я вижу почти готовое изделие. Все. Контуры ясны.
Если что-то не так, исправить уже невозможно. Впрочем, оказывается, почти все возможно.
Даже если запорола какую-то деталь, ее вполне реально заменить, подогнав даже текстуру
дерева. И шов можно сделать незаметным. Просто не надо впадать в панику. Глаза боятся,
а руки делают. Очень мудро сказано.
     Ставлю перед собой изделие и придирчиво окидываю взглядом. И правда, ни прибавить
ни убавить. Ну, это на мой вкус. Осталась самая малость - отшлифовать, а потом - полирнуть.
Но эта малость забирает у меня целый месяц однообразного, нудного, тяжелейшего труда.
Скриплю зубами от его предвкушения. Но именно после этой дикой, отупляющей,
изнуряющей ручной работы откроется и зацветет изумительной красотой лиственница.
Именно к этой красоте я рвусь, как сказочный герой, преодолевая все препятствия,
именно ее мне надо раскопать, отряхнув от опилок и древесной пыли, чтобы алмазные
грани ее вспыхнули и ослепили бы каждого, кто взглянул на нее, и в немом восторге он
выдохнул бы только одно слово:" Ах!". И ради этого "Ах!" снова и снова иду в мастерскую,
снова и снова проваливаюсь в бездонное время, снова и снова отдаюсь во власть
жестокого и прекрасного колдовского дерева.
       Вы когда-нибудь чистили от гари и накипи чугунные сковородки? Одним песком или
наждаком, без всяких химических средств? Нет? Тогда не пойметеменя. И дело не в том,
что это грязная работа. А в том, что чистить надо с усилием. Иначе ничего не выйдет.
Ослабил усилие - гарь останется вам на память. Минут через пять начинает болеть рука,
глухо растет раздражение. Через десять минут швыряешь сковороду в мусорное ведро
и бежишь за тефалью.
      Лиственницу шлифую часами. С максимальным усилием. Она не терпит халтуры.
Шлифую с остервенением, в каком-то гипнотическом раже, шлифую, погрузившись в
вязкий отупляющий туман, в котором редко плавают блестки сознания. Пальцы уже не
чувствуют наждак, но почему-то начинает болеть плечо. Сначала одно, потом другое.
Повсякому верчу изделие, чтобы достать волокнистые древесные сколы в самых
заповедных местах. Ставлю плашмя, боком. перевертываю вверх ногами. разве что на
голову не надеваю, руки -ноги узлом не завязываю. В каждую готова сама впрыгнуть,
лишь бы добиться более яркого и плавного изгиба смоляного узора. А дрелью шлифовать
нельзя, потому что можно все испортить. В самом конце насмарку пойдет многомесячный
труд.Вообще-то нормальные резчики придумывают или заимствуют всевозможные
механические приспособления. Но это не для меня. Все, что крутится и жужжит вызывает
панический ужас. На какую-нибудь насадку к электродрели я смотрю, как на трехрогого
динозавра, готового меня и мое изделие растоптать, пронзить, растерзать. Вероятно,
в этом суть женского консерватизма. Все, что связано с железками, - это не для меня.
Просить кого-то себе дороже.Но и без насадок древесная пыль опять покрывает диван,
мою одежду, очки, забирается в горло, мохнатым зверем затаивается за шкафами и
картинами. С годами она поселяется в мягких вещах, собирается в клубки в углах,
между обрезками досок, реек разной толщины, фанеры, банок с лаками, красками,
скобяными изделиями разного предназначения, рулонами картона и бумаги, между
бревнами, большими и маленькими, поставленными на попа в самых неожиданных
местах: рядом с буфетом с хрустальными вазами за стеклянной витриной, около
чешской стенки с фарфоровыми статуэтками ,рядом с великолепными картинами,
подаренными мне наследниками одной художницы (несколько акварельных пейзажей,
живописный букет сирени и тюльпанов на темно-зеленом мерцающем фоне и жгучие
подсолнухи в большой красной кружке). Та же история со стружками. Сколько ни
выгребай, на них натыкаешься всюду: в сапоге под стелькой, во внутренностях
телевизора, который внезапно перегорел, в кастрюльке с супом. Моя многолетняя борьба
со стружками и пылью не окончена, но идет к полному поражению, о чем свидетельствует
их постоянный спутник - моль, почти круглый год порхающая перед моим взором.
     Кстати, окартинах.Несколько лет подряд одна моя знакомая часто приглашала на
этюды куда-нибудь за город. Нагружались основательно: брали еду, питье, складные
стульчики, тяжелые этюдники, что-нибудь от непогоды. По городу ехали на транспорте,
потом - несколько километров пешком. Да еще по пути рвали цветы, шиповник или
боярышник.Грузная, уже в летах Фрида Семеновна с трудом передвигала распухшие
варикозные ноги, но страшно сердилась на мои попытки взять у нее сумку с едой или
ящик с красками. Бог мой, какие только темы мы ни обсуждали во время этих
загородных прогулок! Сколько копей поломали на несходстве взглядов! Сколько новых
кулинарных рецептов приобрели! Сколько мировых и бытовых проблем решили!
Работала она быстро, и пока я тысячу раз тыкала кистью в одно место, она успевала
сделать два-три блестящих этюда. Однажды, когда она, придя ко мне, плюхнулась на
диван и очередной раз отругала за то, что я никак не сменю его на что-нибудь
поприличнее, я поставила перед ней свою только что изготовленную листвиницу.
Она долго молчала, глядя на работу, плотоядно раскрыв губастый рот. Потом спросила:
- Сколько стоит?
Я сказала. Она шумно и с сожалением вздохнула:
- Если бы у меня были такие деньги, обязательно купила бы.
- А я бы Вам и не продала.
Она встрепенулась:
- Почему ?
- Друзьям не продают. Им дарят.
-А я Ваш подарок и не взяла бы.
Тут уже вскинулась я, почти в обиде:
-Почему?
-Я же вижу, как Вам резьба достается.
    Слаб человек. Я, конечно, пожадничила. Не подарила работу. Хотя уговорить взять ее,
думаю, не составило бы особого труда. Я же видела, как блестели ее глаза. И никогда
не принимала ее картины, которые мне очень нравились и которые она не раз пыталась
мне вручить. Не прошло и года после этого разговора, как она умерла от рака щитовидной
железы. Нельзя сказать, что мы дружили семьями, хотя знакомы были много лет. Нельзя
даже сказать, что были закадычными подружками, поверяющими друг другу женские
тайны. Мы подолгу не виделись и подчас, занятые своими проблемами, не очень-то
нуждались друг в друге. Во всяком случае так мне казалось. И вдруг, ее нет. Вообще нет.
Я потерянно тыкалась в квартирные углы, пытаясь понять, что же со мной происходит,
и вдруг осознала, что она была очень важной, большой и весомой частью моей жизни .
Мне стало не хватать ее неугомонности, какой-то детской наивности, беспокойства
и ворчливости, а на самом деле - большой внутренней деликатности и старомодного
благородства. Живые всегда в долгу у мертвых. Я перевязала веревкой коробку
с резной лиственницей, которая так понравилась ей когда-то, и повезла ее родным.
И муж, и дочь, и внуки ахнули, когда принимали запоздалый подарок. И даже не в ответ,
а, как они сказали, заранее решили оставить для меня несколько картин как память
о Фриде Семеновне, и потому вручили их мне. Я отказывалась слабо и недолго.
А вскоре (горжусь, что с моей помощью)состоялась выставка работ Ф.С.Флер в
художественном музее города. Музей даже приобрел несколько ее акварелей.
При жизни она об этом и мечтать не смела. Хотя ценность своей живописи понимала.
А я развесила ее картины в доме на самые видные места. Хвастаюсь ими своим гостям.
А главное, будто и не было потери, будто Фрида Семеновна всегда со мной и с
насмешливой улыбочкой следит за моей деревянной одиссеей.

VII

    Работа подходит к концу. Усталости как не бывало. Это как на стайерской дистанции.
В конце не только второе, третье дыхание появляется. Возбуждение растет. Долгожданный
финиш - вот он, рядом. Еще усилие! Еще!! И дело не в том, что позарез нужна победа, а
в том, что, как в аэродинамическую трубу, тебя уже втянуло в гонку за нее. И ты скорее
умрешь, чем остановишься. И как следствие - многодневная, изматывающая бессоница.
     Не знаю отчего, может от твоей энергетики, но именно под конец, когда шлифуешь
самой мелкой наждачной шкуркой, нулевкой, дерево начинает издавать тонкий аромат
сдобной булки. Причем не только лиственница. Любое. И аромат этот доходит до тебя
только тогда, когда, отупев от однообразного труда, уже и не замечаешь, что носом
роешь работу. И вдруг - награда: запах земли, дерева, жизни. И это - не выдумка
экзальтированной женщины " с приветом". Об этом говорят все, кто много и
напряженно работал с деревом.
     Последний раз с усилием пробегаюсь овчиной по изделию. Это, конечно, не
полировка, но это то, на что я способна и что в какой-то степени помогает раскрыть
текстуру дерева, показать его узор. Сопротивляясь лезвию ножа, строя всяческие козни
во время работы ( то сколется не там, то обнажит какой-то внутренний изъян) ,
дерево как-то вдруг сразу покоряется, лижет тебе руки, раскрывает свою красоту. Оно
одаривает тебя за долгие дни тяжких испытаний. Бутон, в котором только угадывался
цветок, внезапно раскрылся. И даже если это не царственная роза, а просто скромный
полевой цветок, для тебя все равно это - чудо, ибо он состоялся, он живет, и каким бы
неприметным он ни был, это ты его создал. Говорят, художники долго живут.
Наверное, потому, что чувствуют этот миг единения всех форм духа и материи.
Несказанная радость захлестывает творца и какое-то время питает его.
    Конечно, какой-либо сильный парень, имеющий,элементарные деревообрабатывающие
станки, электростамески и различные насадки к дрели, работу, которую я делаю чуть
не полгода, выполнит дня за три, ну - за неделю и посмеется над деревянными страстями
чокнутой бабы, обрывающей руки и ноги в деле, которое не может принести ей даже материальной выгоды. И всетаки верится, что все это не напрасно. Во всем свой смысл.
И совокупная живая энергия человека важнее и нужнее всему сущему, чем холодные
механические вихри моторов. Недаром так ценится древний ручной труд. Что-то
переходит в изделие от его создателя, и пока оно живо, магическим образом влияет на
зрителя. А сроки ... еще наш великий поэт сказал: "Служенье муз не терпит суеты..."
     Приделать на обратной стороне металлические петли, за которые можно бы повесить
готовую резьбу, выжечь название работы, фамилию автора и год ее создания, склеить
картонную коробку, в которой можно было бы спасать ее от пыли между выставками,
-все это уже приятные мелочи.
    Не менее приятный и ритуал обмывания только что законченного изделия.
Я выставляю его на самое видное место, готовлю салаты, мясо, пеку торт, покупаю
вино (а часто предлагаю свое, экологически чистое, сделанное из ягод собственного
сада) и прглашаю друзей. Они тоже приходят не с пустыми руками: кто тащит
горяченькие, испеченные к такому случаю пирожки, кто вкуснейшие в мире самарские
шоколадные конфеты, кто - экзотические заморские фрукты. Друзьям все нравится:
и еда, и вино, а главное, - еще дымящееся от моих рук резное дерево.
     А я ... Я опустошенная, хмельная и добрая. Мне хорошо. И легко.
Словно от тяжелой болезни изличилась.
     В кипящем жизненном океане у меня своя заводь. И пусть рядом проплывают
барракуды и электрические скаты, из каменных нор выскакивают на разбой мурены '
пусть кто-то кого-то жует в пампасах, кто-то кого-то клюет в гнезде над облаками.
В моем мире -великодушно снисходительные друзья и красота, которую от начала
до конца я добываю сама.

2002
.....................
Нелли Кременская
" Колдовское дерево" : Сборник рассказов.
Саратов: Издательство"Научная книга", 2007г.

home grafika painting fotosalon folkart litsalon museum links